Ленинская теория "двух культур"

Напряженность русской внутрикультурной ситуации, достигшая кульминации в начале XX в., была осмыслена большевиками в качестве момента позитивного с узкоутилитарной политической точки зрения. В самом деле, в русской истории были заложены два противоположных культурных "генотипа", которые, может быть, и были обречены на решительное столкновение. Момент такого столкновения настал. Осознав это разрушительное для национальной традиции противоречие, как бы предвидя возможность укоренения призрака коммунистического общежития на русской почве на острие этого внутрикулыурного конфликта, партия большевиков воспользовалась им. Ленин выдвинул теорию "двух культур" в рамках одной национальной культуры и использовал ее для захвата власти, что пробило колоссальную брешь в русской национальной культуре и привело к почти полувековому существованию соцреалистического канона в искусстве.

Знаменитая ленинская теория "двух культур" в рамках одной национальной культуры носила, конечно же, политический характер, но очень точно отражала реалии внутрироссийской жизни. Она констатировала наличие конфликтных напряжений и делала возможным их использование в конкретных политических целях. "Есть две нации в каждой современной нации... Есть две национальные культуры в каждой национальной культуре. Есть великорусская культура Пуришкевичей, Гучковых и Струве, - но есть также великорусская культура, характеризуемая именами Чернышевского и Плеханова", - писал В.И. Ленин в 1913 г.⁶³. Идея разделения национальной культуры на два враждебных лагеря не претерпела изменений и тогда, когда большевики взяли власть в свои руки, напротив, она стала руководством к действию.

Она осталась неизменной и на протяжении всех 20 - 30-х годов и легла в основание политики партии в области культурного строительства. Это совершенно естественно, ибо именно сохранение

48

внутрикультурного конфликта и могло дать основание, теоретическое и практическое, для формирования монистической концепции советской литературы. Поэтому во всех партийных документах, касающихся литературных вопросов, концепция "двух культур" проводится неуклонно.

Об этом свидетельствует, в частности, основополагающая статья А.В. Луначарского "Ленин и литературоведение", написанная в 1932 г. для "Литературной энциклопедии". "Диалектика этого ленинского разрешения национального вопроса получила исчерпывающее освещение в соответствующих выступлениях т. Сталина", - пишет Луначарский, характеризуя "наши внутренние культурные задачи"⁶⁴, которые, если говорить в самых общих чертах, представлялись как искоренение в рамках одной национальной культуры "культуры Пуришкевичей, Гучковых и Струве" и культивирование противоположной, характеризуемой именами Чернышевского и Плеханова. Это была хорошо продуманная политика, последовательно проводившаяся в жизнь: государство брало на себя роль верховного судьи в литературе и искусстве, возлагало на себя миссию решать, какому направлению в литературе и искусстве существовать, а какому умереть. При этом речь шла о национальной культурной традиции, и о сегодняшнем состоянии культуры, и о множестве частных судеб ее творцов.

Подобные взгляды высказаны в работах В.И. Ленина, А.В. Луначарского, Л.Д. Троцкого. В каждой из них так или иначе происходит разделение русской литературы на два потока, выносится суровый приговор одному, "отжившему" или "отживающему", и поддерживается нарождающаяся литература нового мира, в равной степени далекая и враждебная той и другой ветви национальной культуры. Две литературы, таким образом, или "две культуры" в рамках одной национальной культуры, противопоставляются уже не только по классовому принципу: здесь содержится противопоставление эпох-миров, противопоставление старого, осмысляемого как буржуазное и неприемлемое, новому.

"Мертвый хватает живого", - приводит А.В. Луначарский старое изречение, характеризуя соотнесенность культур прошлого и настоящего. - Да, мертвый класс хватает живого; социальный мертвец, мертвый класс, мертвый быт, мертвая религия могут еще долго существовать как вампиры: им давно уже нужно быть на

49

кладбище, а они еще тут, среди нас. Они лезут из могил, если их не пристукнули осиновым колом, они выходят чадом из трубы крематория и вновь опускаются на землю черной нечистью"⁶⁵. Эта апокалиптическая картина нарисована для характеристики соотношения "двух культур", двух литератур, как они представляются ему на протяжении всех 20-х годов. Нет нужды перечислять деятелей русской культуры и литературы, роль которых таким образом характеризуется Луначарским: П. Лавров, "старушка Кускова" и многие другие.

Резкое классовое противопоставление двух литератур, двух прямо противоположных культурных тенденций, селекция одной и низвержение другой, основаны на крайних формах национального нигилизма, на стремлении отсечь от культурного прошлого все противоречащее классовой, социальной, революционной идее, все, что напрямую не связано с ней. В наиболее крайней форме - форме высокомерного отрицания русской культуры как таковой - эта тенденция национального нигилизма выражена в книге Л.Д. Троцкого "Революция и литература".

Книга Троцкого, увидевшая свет в 1923 г. и переизданная тут же в 1924 г., вовсе не была эпизодом литературно-критической жизни 20-х годов. Во-первых, ее автором был авторитетнейший деятель партии, революционер, соратник Ленина, член советского правительства. Поэтому его взгляды не могли восприниматься как воззрения частного лица. Они были связаны с официальной точкой зрения, являлись ее воплощением. Во-вторых, они явно выражали господствующее в общественном сознании стремление резкого размежевания с прошлым, обесценивания его и перенесение всех ценностных ориентиров в будущее. Перед нами своего рода концепция "золотого века", который, однако, располагается не в прошлом, а в будущем и который достижим лишь постольку, поскольку произойдет отказ от всего прошлого. Прошлое принципиально обесценивается. Отказывая русской культуре, философии, литературе, даже архитектуре в праве на существование, на вхождение в настоящее в качестве составной его части, отрицая опыт Н. Чернышевского, П. Чаадаева, Л. Толстого, В. Соловьева (набор имен выглядит в главе "Об интеллигенции" совершенно случайным, что само по себе вполне симптоматично, ибо демонстрирует пренебрежение к культурному наследию), Л. Троцкий констатирует:

50

"Повторим еще раз: история нашей общественной мысли до сих пор даже клинышком не врезывалась в историю мысли общечеловеческой. Это малоутешительно для национального самолюбия? Но, во-первых, историческая правда - не фрейлина при национальном самолюбии. А во-вторых, будем лучше наше национальное самолюбие полагать в будущем, а не в прошлом". Принципиальное обесценивание того, что уже было, ориентация на грядущий "золотой век", наступление которого связано со скорейшим отречением от прошлого, с тотальным отрицанием всякой культурной традиции, оправдывает любой акт насилия в отношении к настоящему. "Что мы дали миру в области философии или общественной науки? Ничего, круглый нуль! Попытайтесь назвать какое-нибудь русское философское имя, большое и несомненное", - вопрошал Троцкий в 1912 г. Через десять лет этот вопрос повернулся утверждением, волевым императивом новой власти в отношении к целым школам русской философской мысли.

Отречение от культуры общечеловеческой во имя грядущего, не существующего в реальности "золотого века" - единственная возможность его достижения: "Великое будущее превращается для нас из туманной фантазии в реальность лишь постольку, поскольку стираются историей "самобытные" черты нашего "изумительного" прошлого и "более чем великолепного" настоящего"⁶⁶.

Л.Д. Троцкий выстраивает целую концепцию русской культуры, вернее, концепцию ее отсутствия, показывая, что наследовать, в сущности, новому обществу нечего. В самом деле, лучший способ отказаться от культурной традиции - сказать, что ее не существует. "Еле заметные отложения "культурных" наслоений над целиною социального варварства", "какое жалкое, историей обделенное дворянство наше!", "бедная страна Россия, бедная история наша, если оглянуться назад" - все эти характеристики, думается, относятся не столько к прошлому, сколько к настоящему. Они напрямую оправдывают насилие в отношении к неугодным писателям, деятелям культуры, произведениям; направлениям и течениям философской или литературно-эстетической мысли. Культурный нигилизм дает нравственно-этическое обоснование культурной селекции, усекновению неугодных ростков культуры, обосновывает право власти крепче сжать тиски идеологического пресса,

51

превратить литературу в идеологический рупор. Проповедуемый на самом высоком уровне культурный нигилизм губителен не только для общества, но и для отдельной личности: он выбивает почву из-под ног, лишает системы нравственных ориентиров, общечеловеческие понятия подменяет классовыми. Сознанием такого человека легче манипулировать, ибо зло и добро, верх и низ, черное и белое как бы утратили свою универсальность, поменялись местами. Эта черта является одной из основных характеристик антисистемы и составляет основу ее существования. Ненависть, например, можно представить как гуманизм, по мнению генерального секретаря РАПП Л. Авербаха, нет ничего более гуманного, чем классовая ненависть пролетариата.

"Культура связывает, ограничивает, культура консервативна, - и чем она богаче, тем консервативнее"⁶⁷ - это уже целая идеология антисистемы, развитие которой начинается с истребления двух культурных традиций, вступивших в конфликт. В основе ее лежит обесценивание культурной традиции во имя чего-то нового, во имя будущей химеры, возникнуть которой суждено на месте прежней культуры. Поэтому Л.Д. Троцкий стремится дестабилизировать культуру, удалив из нее наиболее сильные и мощные ветви, объявив покойником А. Белого, а вместе с ним и импрессионистическую эстетическую систему; объявив лирику А. Ахматовой и М. Цветаевой ветхой вследствие "ее общественной, а следовательно, и эстетической непригодности для нового человека". Поэтому он объявляет литературу политикой, ибо "в некоторых отношениях художество приближается к политике, политика - к художеству, ибо и то и другое - искусство". Поэтому он ангажирует искусство для выражения совершенно особого мироощущения, характерного, с его точки зрения, для пролетариата, а на деле являющегося выражением грядущей призрачной конструкции: "Пролетариату нужно в искусстве выражение для того нового душевного склада, который в нем самом только-только формируется и которое искусство должно помочь оформить"⁶⁸.

В целом же работа Троцкого служит политическим и нравственно-этическим обоснованием культурной селекции, приведшей в результате, уже в 30-е годы, к культурному монизму, к торжеству на поверхности литературной жизни соцреалистической эстетики,

52

претендовавшей на то, чтобы быть единственным направлением советской литературы 30 - 50-х годов. Концепция "золотого века", вожделенного будущего, которому непременно суждено возникнуть на очищенной от старых культурных отложений земле, дает возможность идеологически обосновать все более и более сужающиеся культурные рамки творчества. Тотальное обесценивание прошлого и культуры настоящего во имя некой грядущей, обладающей универсальной ценностью, делает репрессии против нее самими собой разумеющимися, абсолютно оправданными. В результате литература обретает новое эстетическое качество, вряд ли возможное ранее и проявившееся в поэзии Д. Бедного или прозе Ю. Либединского, явно противопоставленной предшествующей гуманистической традиции. Здесь видятся нам культурно-исторические истоки той химерической конструкции, которая сформировалась в 20-е годы, а в 30-е была названа соцреализмом.

Книга Л.Д. Троцкого "Литература и революция" вовсе не была локальным явлением общественной жизни 20-х годов; это было развернутое, аргументированное выражение официальной позиции по вопросам литературы и искусства. Это осознавалось всеми участниками литературного процесса. А.К. Воронский, в чьем авторитете для литературного и общественного сознания эпохи сомневаться не приходится, размышляя об идеях Троцкого, писал: "В среде пролетарских писателей нередко пытаются ослабить смысл этих утверждений указанием, что это личное мнение тов. Троцкого. Нетрудно, однако, показать, что это не так. Всякий, кто вспомнит последние зимние и весенние выступления в печати тов. Ленина, обязан признать полный контакт их с точкой зрения тов. Троцкого"⁶⁹.

А.К. Воронский, как это ни странно, вовсе не видит здесь противопоставления будущей культуры ее настоящему и обесценивания последнего; не видит, что за рассуждениями о пролетарской культуре стоит полное отрицание русской национальной культуры и обоих ее истоков, народного и дворянского; не видит, наконец, что взгляды Троцкого не адекватны взглядам Ленина и его приверженности хотя бы одной составляющей национальной культуры, "характеризуемой именами Чернышевского и Плеханова"; не видит того, что Троцкий, не полемизируя с Лениным, идет намного дальше него: если учение Ленина о "двух культурах" в рамках одной национальной культуры, приложенное не к прошлому,

53

не к истории русской литературы, а к ее настоящему и будущему, привело к дискредитации некоторых, но не всех тенденций культурного развития, то Троцкий отрицает русскую культуру вообще.

Книга Троцкого, как и работы Луначарского и высказывания Ленина, не имела директивного характера. Это было лишь обоснование директив - резолюций и постановлений ЦК ВКП(б) 20-х годов.

Каждый из этих документов, решая свои, обусловленные временем задачи, тем не менее, вставал в контекст предшествующего; выстраивалась, таким образом, продуманная политическая линия, направленная на медленное, планомерное огосударствление литературы, на руководство литературой - как экономикой, любой другой сферой общественной жизни. Только в таких условиях политического прессинга, являющегося неотъемлемым атрибутом любой антисистемы, и могла появиться химерическая конструкция.

54