Эта книга составилась из доклада, прочитанного мною в феврале 1925 года в пленарном заседании литературной секции Г.А.Х.Н. и в конце того же года переработанного и значительно дополненного мною для печати под заголовком "Русская филология и русские поэты". По причинам, от меня не зависящим, опубликование этой книжки задержалось на полтора года, но при нынешнем, последнем ее пересмотре переменить мне в ней не пришлось почти ничего и я ограничился только несколькими мелкими дополнениями. Что касается самого содержания этой работы, то меня интересовали в ней преимущественно методологические вопросы. Однако изложение свое я строил применительно к практической проблеме, стоящей перед ученым издателем художественного текста. В силу этого предлагаемая работа ни в какой степени не претендует быть исчерпывающим философским
69
ответом на поставленную в заглавии тему. Поэтому же, в пределах возможного, я не скупился на иллюстрации, которые помимо всего мне были нужны и как материал для интерпретации основных понятий.
Мой доклад вызвал некоторые характерные возражения, о которых я хотел бы предварить читателя в нескольких словах. Одно из таких возражений было построено на мысли, что методология филологической работы над текстом практически не нужна и бесполезна, так как если и встречаются в такой работе затруднения, то они решаются "просто" на основании "здравого смысла". Не стану повторять традиционные аргументы против этого популярного критерия, но касательно бесполезности методологии замечу следующее: пусть и в самом деле в практической работе филолог не справляется с методологическими выводами и проблемами; значит ли это, что он существенно свободен от указаний методологии? Практически ученый решает свои эмпирические задачи без справки в учебнике логики относительно того, что такое силлогизм. Логика не перестает однако от этого быть основанием всякого научного знания. У филологической критики текста есть своя логика.
Второе возражение еще более характерно. Смысл его можно передать приблизительно так: одно дело рассуждать, другое дело - читать рукописи. Это-то бесспорно. Но странным образом защитники этого тезиса не догадываются, что ему можно придать и обратную силу: одно дело - читать рукописи, другое дело - рассуждать. Нынешняя усталость от неумеренного злоупотребления так называемыми "методологическими вопросами" и в самом деле достойна сочувствия. Но отсюда следует только, что и здесь пора применить принцип разделения труда. Если же к указанному тезису добавляются также указания, что методология "все равно" не может охватить всю область конкретных фактов и наблюдений, то с этим уже никак, конечно, согласиться нельзя: одно дело - эмпирические недостатки данной методологической работы (совершенства нет на земле), другое дело - сама методология как идеал знания.
Меня упрекали также в полемическом тоне моей работы. От полемики как средства литературного я не считал нужным отказываться сознательно. Что же до остального, то этот упрек, на мой взгляд, основан на недоразумении. Внешнее впечатление полемического "задора", всего вероятнее, создалось вследствие того, что мною часто упоминаются имена двух видных представителей современного пушкиноведения: М.Л. Гофмана и Б.В. Томашевского. Не моя вина, если в наше время нельзя в ученой работе говорить о тексте Пушкина, откуда я черпаю бо'льшую часть своих иллюстраций, без того, чтобы не были упомянуты оба эти имени. К тому же как раз эти исследователи выступали с методологическим обоснованием своей практической работы. По отношению ко второму из названных лиц упрек в полемическом тоне и вовсе безоснователен. Внимательный читатель без труда
70
заметит, что при всем различии наших общих взглядов и устремлений я сплошь да рядом только по-своему излагаю то же самое, что предполагаю за формулировками Томашевского, но с большей, на мой взгляд, последовательностью и логической точностью.
Г. Винокур
Москва, 24 января 1927 г.
71
