§ 13. Важнейшая категория, определяющая морфологические отношения между различными разрядами имен существительных, есть род. В современном русском языке значение этой категории двоякое. В той мере, в какой принадлежность того или иного имени существительного к тому или иному роду отвечает реальному признаку в содержании самого предмета, обозначаемого этим существительным, категория рода есть категория семантическая. Это применимо только к словам, обозначающим живые существа; причем возможное в отдельных случаях противоречие между формой слова и его родовым содержанием преодолевается в сочетаемом с данным словом прилагательном (мудрый судья и т.п.). Но гораздо чаще род представляет собой чисто морфологическое явление, т.е. определяет принадлежность данного существительного к тому или иному разряду склоняемых слов, и только, ср.: потолок - мужского рода, стена - женского,
351
окно - среднего, без каких бы то ни было реальных оснований именно к такому, а не иному распределению этих слов по типам склонения. Очень интересно констатировать, что, несмотря на чистую формальность категории рода в данном отношении, Маяковский почти всегда оставляет употребляемым в его стихах именам существительным их обычную родовую категорию. Перевод слова из одного рода в другой обычно возможен у Маяковского только как результат какого-нибудь суффиксального новообразования, так как в русском языке, как правило, каждый род имеет свои, преимущественно ему свойственные суффиксы. Так, например, когда Маяковский говорит: "нажравшись пироженью рвотной" (II, 587), то слово пирожень, образованное по модели слов кость, месть и т.п., естественно, есть слово женского рода, хотя исходное слово пирожное принадлежит к среднему роду. Но здесь, собственно, нет никакой переделки самой по себе категории рода. Это, впрочем, и неудивительно, если не упускать из виду общего характера языкового новаторства Маяковского, почти всегда движущегося в пределах стойких моделей живого языка и предоставляемых ими возможностей словоновшества, между тем как движение из рода в род, хотя и не исключено моделью русского языка вовсе, все же в истории русской речи есть явление относительно редкое. Если это и бывает, то обычно или в результате сближения по звуковому виду разных типов склонения (например, слово степень, которое было когда-то словом мужского рода, перешло в женский), или же, что чаще всего, при усвоении иноязычных слов, испытывающих известные колебания в употреблении, прежде чем получить прикрепление к определенной родовой категории (ср. судьбу таких слов, как портфель, рояль, фильм - фильма, зал - зала - зало и др.). В одном случае можно отметить у Маяковского употребление иноязычного слова в мужском роде вместо обычного женского. Имею в виду стих из "Облака в штанах": "муча перчатки замш" (I, 184), где замш есть винительный падеж единственного числа мужского рода (смысл этого стиха - "теребя замшевую перчатку"). Употребление здесь формы замш вместо замшу едва ли, впрочем, не вызвано замыслом рифмы (замш -замуж), а рифме, по собственному признанию Маяковского (см. "Как делать стихи"), принадлежит вообще очень большое значение в самом возникновении его новообразований. Другой случай переделки родовой категории, более интересный в собственно морфологическом отношении, прозрачно мотивирован сатирическим замыслом, в силу которого нужно было приписать высмеиваемому персонажу - мужчине - известное женское свойство. Это - "взревел усастый нянь" (VI, 251) в применении к Милюкову в поэме "Хорошо!", где в форме диалога между Кусковой и Милюковым пародируется сцена Татьяны и няни из третьей главы "Евгения Онегина" Пушкина. При этом нужно отметить еще и то, что в экспозиции этой картины уже задан был образ Милюкова как няни:
352
Ее
утешает
усастая няня,
видавшая виды, -
Пе Эн Милюков.(VI, 248)
Отмечу также случай несколько иного содержания: "жирафу-мать есть жирафёнку за что обнимать" (V, 491). Жирафу - здесь винительный единственного от жирафа, но само по себе жирафа вместо жираф, для обозначения не только самки, но и самца, вполне возможно в просторечии и в детском языке, которые здесь имитируются до известной степени Маяковским. Цитируемое стихотворение ("Что ни страница - то слон, то львица") продолжается так:
Обезьян.
Смешнее нет.
Что сидеть, как статуя?!
Человеческий портрет,
даром что хвостатая.(V, 491)
Здесь слово обезьяна превращено в слово мужского рода, но прилагательное к нему, синтаксически с ним разобщенное, оставлено в женском роде.
353
