§ 9. Несколько иное соотношение наблюдаем в случаях превращения русских наречий в склоняемые существительные. Русские наречия бывают двух родов. Это или неизменяемые слова в полном смысле слова, например вчера, очень, или же слова, представляющие собой ту или иную форму слова изменяемого, но как бы вынутую из своего комплексного ряда, обособившуюся от соседних и потому функционирующую как неизменяемое слово, например исподтишка (по происхождению - сочетание предлога с род. падежом), пешком (первоначально твор. падеж), тихо (ср. род краткого прилагательного) и т.д. Чрезвычайно интересное явление в языке Маяковского - возможное употребление наречий того и другого вида как существительных, т.е. как слов, обладающих формами падежа. Известно, что чисто синтаксически всякое слово может быть употреблено в качестве существительного (ср. хрестоматийные примеры вроде "Далече грянуло ура"²⁹ и т.п.). Но в данных случаях речь идет не о синтаксическом субстантивировании наречий, а морфологической их переделке в существительные, что совсем иное дело. Употребление наречия первого типа

341

как падежного слова имеем, например в случае: "мы мир обложили сплошным долоем" (II, 36), где доло́ем - творительный единственного от долой. Однако интереснее подобная морфологическая субстантивация наречий второго типа, например: "чтоб из книг сиял в дворянском нагише" (VI, 175). Перед нами предложный падеж от слова нагиш, которое как бы заново восстановлено, "воскрешено" Маяковским из обособившегося творительного падежа этого слова - нагишом. Любопытно, что у Даля (изд. 3-е; 2, 1023) слово нагиш зарегистрировано (со значением: "голый, бедный человек"; ср. и наше голыш)^*. Сходный случай представляет: "и сыпало вниз дребезгою звоночной" (VI, 82). Дребезгою здесь творительный единственного от дребезга, которое снова восстановлено из наречия вдребезги, представляющего собой обособившееся сочетание предлога с винительным падежом множественного числа. Неясно, как следует понимать случаи: "в квартирное тихо" (I, 187), "в светлое весело" (I, 194), "в коммунистическое далеко́" (X, 177). Здесь снова наречия употреблены как существительные, но трудно установить, синтаксическое ли это только субстантивирование, вроде излюбленного приема Жуковского ("О милый гость, святое Прежде; ах! найдется ль, кто мне скажет, очарованное Там"²⁹), или же также и морфологическое. Затемняет дело совпадение формы именительного и винительного падежей в словах среднего рода, но общее знакомство с языком Маяковского позволяет с известным основанием предполагать, что Маяковский при случае мог бы сказать "из квартирного тиха", "в квартирном тихе", "в коммунистическом далеке́", а не непременно "из квартирного тихо", "в квартирном тихо" и т.д. Можно и в приведенных случаях усматривать морфологическое превращение наречия в существительное, аналогично нагише, дребезгою.

В отдельных случаях наблюдаем у Маяковского подобное же превращение прилагательного в существительное, например:

где морфологический прием словоновшества подчеркнут нарочитым подбором прилагательных с одинаковым суффиксом -еньк-, одно из которых превращено в существительное. Разумеется, нет недостатка в текстах Маяковского и в чисто синтаксическом субстантивировании прилагательных - явлении очень частом в истории русского поэтического языка; ср. хотя бы:

342

Но трудно было бы найти другой реальный пример субстантивированного употребления местоимения всяк (в старинной форме "усечения"^**) сверх следующего:

где самое существенное заключается в том, что при слове всяк есть определение каждый, почти тождественное с определяемым словом по своему абстрактно-местоименному значению, и потому особенно усиливающее субстантивность определяемого. Последнее в данном контексте имеем право толковать как равнозначное слову человек. Особый интерес представляет случай из статьи "Вас не понимают рабочие и крестьяне": "Разве былая массовость "Отченаша" оправдывала его право на существование?" (X, 293). В данном случае лексикализация выражения, т.е. превращение его в одно цельное слово, сопровождается переводом конечной составной части нового слова из одного морфологического класса в другой (-наша вместо -нашего). Сама по себе лексикализация этого рода - явление нередкое не только в разговорной речи (ср., например, "в дом отдыхе", "подарок к день рождению" в языке детей), но и в соответствующих литературных стилизациях. Например, в "Братьях Карамазовых"³¹ Федор Павлович, рассказав анекдот о Дидро, будто бы уверовавшем в бога после того, как митрополит Платон встретил его евангельской цитатой: "Рече безумец в сердце своем несть бог!", далее говорит: "А что до Дидерота, так я этого "рече безумца" раз двадцать от здешних же помещиков еще в молодых летах моих слышал...". Что же касается морфологической трансформации, какую наблюдаем в случае Отченаша, то она отчасти напоминает то, что происходит при включении в русский текст иноязычных слов или выражений вроде: "Упорное чувство сельского pater familias'a" (А. Герцен, "Былое и думы", ч. V, гл. XI)^***.

343