ЭНТОНИ ГИДЦЕНС Э.^*

ПОСТМОДЕРН

В настоящее время мы живем в период "высокого модерна". Что лежит за ним? Можем ли мы придать какой-либо определенный смысл понятию постмодерна (постсовременности)? Какой сорт утопий можем мы предложить в качестве ориентированных в будущее проектов, которые в то же время связаны с имманентными тенденциями развития и, следовательно, являются реалистическими?

Я думаю, что мы можем определить контуры постмодернового порядка и что существуют определенные основные институциональные тенденции, которые наводят на мысль, что такой порядок может быть реализован. Постмодерновая система может быть институционально сложной, и мы можем охарактеризовать ее как выражение движения "за" современность вдоль каждого из четырех измерений, отмеченных ранее, как показано на рисунке 1. Если трансформации отмеченного вида будут иметь место, то они произойдут не автоматически в прямой связи друг с другом, а должно быть вовлечено множество факторов для того, чтобы они реализовались.

Что прежде всего лежит над капитализмом? Если в том или ином виде это социализм, то он вряд ли будет иметь много общего с существующими социалистическими обществами, которые, хотя они явно отличаются от капиталистических государств, создают экономически неэффективный и политически авторитарный способ управления промышленностью. "Социализм", конечно, обозначает так много различных вещей, что этот термин часто является не более чем ярлыком, под которым имеется в виду любой предполагаемый социальный порядок, который конкретный мыслитель желал бы видеть воплощенным. Если социализм означает жестко планируемое производство, организованное преимущественно внутрири

340

экономических систем национальных государств, то он наверняка постепенно исчезнет. Важным открытием двадцатого века в плане социальной и экономической организации является то, что очень сложные комплексные системы, такие, как современные экономические порядки, не могут эффективно управляться с помощью кибернетического контроля. Предполагаемое детальное и постоянное отслеживание состояния таких систем должно осуществляться скорее "на местности" небольшими структурами, чем сверху.

Рис. 1. Контуры постмодернистского порядка.

Если это происходит на уровне национальных экономик, то это еще в большей степени применимо на всемирном уровне и (как показывает ниже рис. 2) мы должны думать о постмодернистской эре в глобальных терминах. Рынки обеспечивают сигнальные устройства, заключенные в сложных системах обмена, но они также поддерживают или активно обусловливают главные виды нищеты (как верно прогнозировал Маркс). Выход за пределы капитализма, рассмотренный исключительно в терминах политики об освобождении, должен включать в себя преодоление классовых различий, которые порождены капиталистическими рынками. Жизненная политика, тем не менее, ведет нас еще дальше, за обстоятельства, в которых экономические критерии определяют обстоятельства жизни человеческих существ. Мы находим здесь потенциал для "системы-после-бедности", координируемой на глобальном уровне.

Рис. 2. Измерения "системы-после-бедности".

Просто утверждение о том, что капиталистические рынки должны быть "регулируемыми" для того, чтобы устранить свои противоречивые

341

свойства, приводит нас к дилемме. Подчинение рынков централизованному контролю какой-то всеохватывающей инстанции экономически неэффективно и ведет к авторитаризму. В то же время когда рынкам оставляют возможность действовать более или менее свободно, без какого-либо ограничения, это ведет к существенным различиям в жизненных возможностях разных групп и регионов. "Система-после-бедности" тем не менее выводит нас за пределы этой дилеммы. Когда основные средства к жизни имеются уже в достатке, то рыночные критерии могут функционировать только как сигнальные устройства и уже не быть средствами поддержания широко распространенной нищеты.

Но мы можем спросить: в мире, для которого характерны огромные неравенства между государствами и регионами - особенно между более и менее индустриальными странами и теми, где ресурсы не только ограничены, но и уже истощаются ,- может ли в таком мире постбедность быть осмысленным понятием? Но давайте вместо этого спросим: а какова другая альтернатива для мира, которая не приведет к саморазрушению? Процесс капиталистического накопления не может осуществляться в течение неопределенного времени, так как он не является самоподдерживающимся процессом в терминах ресурсов. Некоторые ресурсы существенно ограничены, а большинство ресурсов - нет, в том смысле, что, за исключением базовых требований телесного существования, "нехватка" относится к социально определяемым требованиям и к требованиям специфических жизненных стилей. Порядок постбедности должен включать существенные изменения в типах социальной жизни (см. рис. 2), а ожидания продолжающегося экономического роста должны быть изменены. Потребуется глобальное перераспределение богатства. Однако мотивация к осуществлению таких изменений может обозначиться, и существует много полезных дискуссий, которые предлагают конкретную политику, которая может быть осуществлена для того, чтобы изменить положение дел таким образом. Очевидно, что многие люди в экономически развитых государствах испытывают "усталость от развития", и много свидетельств осознания всеми, что продолжающийся экономический рост ничего не стоит, если он реально не улучшает качества жизни большинства.

"Система-после-бедности", даже если она только начнет развиваться в наиболее процветающих областях мира, должна будет координироваться в глобальном масштабе. Социализированная экономическая организация в мировом масштабе уже существует в некоторых формах - это касается соглашений между транснациональными корпорациями или национальными правительствами, которые стремятся контролировать аспекты международного движения денег и товаров. Кажется совершенно очевидным, что эти тенденции усилятся в ближайшие годы, какой бы конкретный вид они ни приняли. Если они упрочатся в контексте перехода к экономическим механизмам постбедности, то их роль, вероятно, будет скорее информативной, чем регулирующей. Это значит, что

342

они будут помогать координировать глобальные экономические взаимосвязи, не играя роли "кибернетического правителя". Уже существуют подходящие модели возможных экономических порядков, предлагающие принципы, которые могли бы быть использованы^*.

Если посмотреть на второе институциональное измерение современности (модерна), наблюдение и административную власть, то определенные имманентные тенденции также довольно очевидны. В рамках национальных государств усиление деятельности по наблюдению приводит к увеличению давления на демократическое участие (хотя и не без ярко выраженных контртенденций). Вряд ли случайно, что фактически не существуют в сегодняшнем мире государства, которые не называют сами себя "демократическими", хотя очевидно, что ряд специфических систем правления, охватываемый этим термином, весьма широк. Дело тут не просто в риторике. Государства, которые считают себя демократическими, всегда имеют конкретные процедуры вовлечения граждан в процедуры управления, каким бы минимальным ни было такое вовлечение на практике. Почему? Потому, что правители современных государств обнаружили, что эффективное управление требует активного молчаливого согласия подвластного населения, причем в формах, которые не были возможны и необходимы в государствах, предшествовавших современным. Тенденции к полиархии, определяемой как "постоянное реагирование правительства на желания своих граждан, рассматриваемых как политически равноправные"^**, тем не менее в данный момент концентрируются на уровне национального государства. Принимая как данное, что позиция национальных государств в глобальном порядке меняется, что вызревают новые формы местной организации на нижнем уровне и появляются формы интернационального типа на верхнем уровне, благоразумно ожидать, что новые формы демократического участия будут возникать во все большей степени. Они могут, например, принимать формы принуждения к демократическому участию на рабочем месте, в местных ассоциациях, в организациях массовой информации и в транснациональных объединениях различных типов^***.

Что касается отношений между государствами, то кажется очевидным, что вероятно возникает более взаимосвязанный глобальный политический порядок. Тенденции возрастающей глобализации заставляют государства в большей или в меньшей степени сотрудничать по тем вопросам, которыми прежде они стремились заниматься раздельно. Многие из первого поколения авторов, обсуждавших проблему глобализации, к концу девятнадцатого века верили, что движение к мировому правительству будет естественным следствием глобальных взаимосвязей. Такие авторы недооценили степень суверенной автономии национальных государств, им

343

не кажется вероятным, что какая-либо форма мирового правительства, схожая "в увеличенном размере" с национальным государством, возникнет в обозримом будущем. Скорее всего, "мировое правительство" может включать в себя совместное формирование глобальной политики государствами и совместную стратегию разрешения конфликтов вместо образования супергосударства. Тем не менее тенденции на этом уровне кажутся сильными и очевидными.

Когда мы обращаемся к вопросу о военной силе, то может показаться, что мало шансов перехода к миру, в котором инструменты войны теряют свое значение. Ведь глобальные военные расходы продолжают увеличиваться каждый год, и применение новых технологий для производства вооружений продолжается в той же мере. И все же есть сильный элемент реализма в предвидении мира без войны. Такой мир уже провидится в процессе индустриализации войны, равно как и в изменении позиции национальных государств на мировой арене. Как было отмечено ранее, изречение Клаузевица в сущности устарело по мере распространения индустриального вооружения; а так как границы между нациями в значительной степени зафиксированы и национальные государства покрыли практически всю поверхность Земли, то территориальные приобретения потеряли прежний смысл. Наконец, растущая взаимозависимость на глобальном уровне увеличивает число ситуаций, в которых близкие интересы разделяются всеми государствами. Представление о мире без войн утопично, но никоим образом не является полностью лишенным реализма.

Подобное наблюдение применимо и в случае искусственно созданной окружающей среды. Постоянное революционизирование технологии получает некоторые из своих импульсов от императивов капиталистического накопления и от военных соображений, но в то же время имеет свою собственную динамику. Стремление расширять научное знание и демонстрировать эффективность таких успехов в технологическом изменении является еще одним влиятельным фактором. Как отмечает Жак Эллюл, технологическое изобретение, однажды сделанное, имеет сильное инерциальное свойство: "Технология никогда не развивается для чего-нибудь, поскольку она получает толчок сзади. Технический специалист не знает, почему он работает, и вообще он о многом не заботится... Здесь нет стремления к цели; принуждение осуществляется двигателем, помещенным сзади и не терпящим никакой остановки машины... Взаимозависимость технологических элементов делает возможным очень большое число "решений", для которых нет проблем"^*.

Процесс технологической инновации и индустриального развития вообще в определенный момент скорее ускоряется, чем замедляется. На модели биотехнологии технические усовершенствования воздействуют на сам наш физический склад как человеческих существ, равно как и на естественную окружающую среду, в которой

344

мы живем. Будут ли эти мощные источники инновации оставаться бесконтрольными в течение неопределенного, будущего? Никто не может сказать с уверенностью, но имеются некоторые очевидные контртенденции, частично нашедшие свое выражение в экологических движениях, а также ив других сферах. Беспокойство по поводу экологического ущерба сейчас широко распространено и находится в центре внимания всех правительств мира. Следует обуздывать как внешнее воздействие, так и логику ничем не скованного научного и технологического развития. Гуманизация технологии, вероятно, должна включать все большее число моральных вопросов в современное, все еще преимущественно "инструментальное" отношение между человеческими существами и искусственной окружающей средой.

Так как наиболее чреватые различными последствиями экологические вопросы являются настолько очевидно глобальными, то формы воздействия для минимизации - риска для окружающей среды с необходимостью будут иметь планетарную основу. Должна быть создана всеобщая система планетарной помощи, которая будет иметь своей целью сохранение экологического благосостояния мира как целого. Возможный способ обдумывания целей для планетарной помощи предложен в так называемой "гипотезе Геи", сформулированной Джеймсом Лавелоком. Согласно этой идее, планета ведет себя как единый организм, даже одушевленный.

Рис. 3. Значимые виды риска как следствие современности.

Органическое здоровье Земли поддерживается децентрализованными экологическими циклами, которые находятся во взаимодействии и образуют самоподдерживающуюся биохимическую систему. Если такой взгляд может быть подтвержден в деталях, то он внесет определенный вклад в планетарную помощь, которая в большей степени будет напоминать защиту здоровья личности, чем уход за садом, в котором растения растут неправильно.

Почему мы должны полагать, что мировые события будут развиваться в направлении, сформулированном в этих утопических рассуждениях? Очевидно, что мы можем не делать такого предположения - хотя все дискуссии, которые предполагают такое возможное будущее, включая наше рассуждение, могут по самой своей природе оказать такое влияние. Имманентные тенденции развития

345

являются не более чем таким предположением, а промежуточный период, даже если события вообще будут развиваться подобным образом, велик и наполнен очень серьезными опасностями. Более того, то, что случится в рамках одного институционального измерения, окажет неблагоприятное воздействие на другие. Каждое может иметь последствия, угрожающие жизни многих миллионов человеческих существ.

Рисунок 3 описывает самые серьезные опасности современности, с которыми мы сегодня сталкиваемся. Какие бы новые технологические новшества ни изобретались (а они, даже если они прибыльны для капиталистического производства, могут быть опасны с точки зрения сохранности окружающей среды или для военной безопасности), должны быть конечные пределы капиталистического накопления. Так как рынки представляют собой, в определенных границах, саморегулируемые механизмы, то с некоторыми видами возрастающей нищеты можно справиться, по крайней мере в течение значительного периода времени. Однако существуют внутренние пределы ресурсов, доступных для безграничного накопления, а "внешние обстоятельства", с которыми рынки или не соприкасаются, или на которые они негативно влияют,-такие, как вопиющие глобальные различия, - могут иметь социально взрывчатые последствия.

Что касается административных ресурсов, то тенденции увеличения демократического участия в качестве своей темной стороны содержат и возможность создания тоталитарной власти. Интенсификация операций наблюдения открывает много путей для демократического участия, но также делает возможным секционный контроль со стороны политической власти, осуществляемый благодаря монопольному доступу к средствам насилия в качестве инструмента террора. Тоталитаризм и современность связаны не только случайно, но и внутренне, как в частности сделал очевидным Зигмунт Бауман^*. Существуют разные формы деспотического правления, которые, если не оправдываются ожидания полной тоталитарной власти, обнаруживают некоторые из своих характеристик.

Другие типы опасности были достаточно обрисованы на предшествующих страницах. Возможность ядерного конфликта не является единственной опасностью, с которой столкнется человечество в близком будущем в индустриальной подготовке к войне. Крупномасштабная военная конфронтация, использующая чисто конвенциональное вооружение, будет разрушительна по своим последствиям, а продолжающееся слияние науки и военных технологий может произвести другие формы вооружения, столь же смертоносные, как и ядерные вооружения. Возможность экологической катастрофы менее вероятна, чем риск большой войны, но она также разрушительна по своим последствиям. Длительный, необратимый

346

ущерб серьезного рода окружающей среде, возможно, уже нанесен, включая, вероятно, и явления, о которых мы еще не подозреваем. Обратной стороной модерна, и это никто на Земле фактически уже не может не осознать, может оказаться всего лишь "республика насекомых и травы" или группа поврежденных и травматизирован-ных человеческих сообществ. Никакие силы провидения не вмешаются, чтобы спасти нас, и никакая историческая телеология не гарантирует, что эта вторая версия постмодерна не вытеснит первую. Апокалипсис стал банальной возможностью, столь привычен он как противоположность повседневной жизни; поэтому, как и все параметры риска, он может стать реальностью.

347