АВГУСТИН^*

О ГРАДЕ БОЖЬЕМ

Что же удивительного, если они, блуждая в этих круговращениях, не находят ни входа, ни выхода? Они не знают, ни откуда начались, ни чем покончатся род человеческий и ваша смертность; потому что не могут постигнуть высоты Божьей: как Он, будучи Сам вечным и безначальным, начав однако же с некоторого момента, сотворил во времени и времена и человека, которого прежде никогда не создавал, и сотворил не по новому и внезапному, а по вечному и неизменному решению. Кто в состоянии исследовать и испытать эту неисследную и неиспытуемую высоту, по которой Бог во времени по неизменяемой воле создал временного человека, прежде которого не было никого из людей, и от одного человека размножил род человеческий? Ибо и псалом, предпославши и сказав: Ты Господи сохраниши ны и соблюдеши ны отъ рода сего и во вЪкъ (Псал. XI, 8) и затем отразив тех, в безумном и нечестивом учении которых нисколько не предоставляет душу вечного освобождения и блаженства, и прибавляя: Окрестъ нечестив и ходятъ (ст. 9), как бы ему говорили: Чему это ты веруешь, каких держишься мыслей, мнений? Разве можно думать, чтобы Бог внезапно восхотел создать человека, которого никогда прежде в бесконечной вечности не создавал,- Бог, с которым не может случиться ничего нового, в котором нет ничего изменяемого? - непосредственно затем отвечает, обращая речь к самому Богу: По высотЪ Твоей умножилъ ecu сыны человЪческия (ст. 9). Пусть, говорит, люди думают, что хотят; пусть воображают, что им угодно, и пусть ведут, какие им угодно, рассуждения. По высоте Твоей, которую никто из людей не может постигнуть, умножил ecu сыны человеческие. Это чрезвычайная высота, что Бог был вечно, и что в первый раз восхотел создать

20

человека, которого никогда прежде не создавал, с некоторого времени, и что не изменил при этом своего совета и воли (Кн. 12, Гл. XIV).

Итак, я выяснил, насколько мог, этот весьма трудный вопрос о вечности Бога, творящего новое без какого-либо изменения воли. Теперь не трудно видеть, что было гораздо лучше, что род человеческий Он размножил от одного человека, которого создал первым, чем если бы этот род начался от многих. Из животных одних Он сотворил живущими особняком, как бы одиноко блуждающими, ищущими по преимуществу уединения, каковы: орлы, коршуны, львы, волки и подобные им,- других влекущимися друг к другу, предпочитающими жить обществами и стадами, каковы: голуби, скворцы, олени, дикие козы, и прочие того же рода. Оба рода Он размножил однакоже не от отдельных особей, а повелел одновременно быть многим. Но человека, природу которого Он сотворил как бы среднею между ангелами и животными так, что если бы он, покорный Творцу своему, как истинному Господу, с благоговейным послушанием соблюл заповедь Его, то мог бы перейти в общество ангелом, без посредства смерти достигши блаженного, нескончаемого бессмертия, а если бы в силу свободной воли своей высокомерием и непослушанием оскорбил Господа Бога своего, то, обреченный смерти, жил бы подобно животным, как раб похоти и осужденный на вечное мучение по смерти,- человека Он сотворил только одного и единственного. Это не для того, конечно, чтобы оставить его одиноким, без человеческого общества, но чтобы тем самым сильнее возбудить в нем стремление к общественному единству и к узам согласия, как скоро люди соединены между собой не только сходством природы, но и связями родства, потому что и жену, которая должна была соединиться с мужем, Ему угодно было создать не так, как его, но из него же самого, чтобы весь род человеческий распространился от одного человека (Кн. 12, Гл. XXI).

Думаю, впрочем, что мы уже достаточно сделали для решения великих и весьма трудных вопросов о начале мира, души и самого человеческого рода. Последний мы разделили на два разряда: один тех людей, которые живут по человеку, другой тех, которые живут по Богу. Эти разряды мы символически назвали двумя градами, т.е. двумя обществами людей, из которых одному предназначено вечно царствовать с Богом, а другому подвергнуться вечному наказанию с диаволом. Но это уже конец их, о котором нам следует говорить после. Теперь же,-так как уже достаточно сказано о происхождении их и в среде Ангелов, число которых нам неизвестно, и в лице двух первых людей,- следует, как мне кажется, перейти к распространению их, с того времени, как два первые человека стали рождать, и до того, когда люди рождать перестанут. Весь этот период, или век, в течение которого умирающие уходят, а рождающиеся заступают их место, представляет собой выдел этих двух градов, о которых мы рассуждаем.

Итак, от этих двух родоначальников человеческого рода прежде был рожден Каин, принадлежащий к человеческому граду, а потом

21

Авель, принадлежащий к Граду Божью. Как относительно одного, отдельно взятого человека мы по опыту убеждаемся в истине сказанного апостолом, что не прежде духовное, но душевное; потом же духовное (I Кор. XV, 46); и потому каждый, поколику рождается от осужденного отростка, сначала по необходимости бывает по Адаму злым и плотским, а потом, когда возродившись, возрастет во Христа, становится добрым и духовным: так и в целом человеческом роде, лишь только существование этих двух градов стало выражаться сменой поколений рождающихся и умирающих, первым родился гражданин этого века, а потом уже чужой для этого века, принадлежащий к Граду Божью, благодатью предназначенный, благодатью избранный, по благодати странник земли, по благодати гражданин неба. Ибо, что касается его самого, он происходит от той же массы, которая первоначально была осуждена вся; но Бог, как горшечник (это сравнение не безрассудно, а мудро употребил апостол), из одной и той же массы сотворил один сосуд в честь, другой не в честь (Римл. IX, 21). Прежде однако же был сотворен сосуд в бесчестие, а потом в честь: ибо и в одном и том же человеке, как я уже сказал, предваряет негодное, с которого мы по необходимости начинаем, но при котором нам нет необходимости оставаться; затем уже следует годное, к которому мы переходим по мере успехов, и с которым, достигнув его, останемся. Поэтому, хотя не всякий злой человек будет добрым, никто однакоже не будет добрым, кто не был злым; но чем быстрее кто изменяется к лучшему, тем скорее заставляет называть себя соответственно тому, что усвояет, и названием позднейшим закрывает название первоначальное. Итак о Каине написано, что он б зиждяй град (Быт. IV, 17); Авель же, как странник, града не построил. Ибо Град Святых есть Град выший, хотя он и здесь рождает своих граждан, в лице которых странствует, пока не наступит время его царства, когда соберет он всех воскресших с их телами, и когда последним дано будет обетованное царство, в котором они будут с своим Главою, Царем веков, царствовать без конца времени (Кн. 15, Гл. I).

Итак, мы находим в земном граде два вида: один, представляющий самую действительность этого града, а другой служащий посредством этой действительности для предъизображении небесного Града. Граждан земного града рождает испорченная грехом природа, а граждан Града небесного рождает благодать, освобождающая природу от греха; почему те называются сосудами Гнева Божьего, а эти - сосудами милосердия (Римл. IX, 22. 23). Это было предъизображено и двумя сыновьями Авраама, тем, что один, Измаил, родился по плоти от рабы, которая называлась Агарь; другой же, Исаак, родился по обетованию от свободной Сарры. И тот и другой от семени Авраама; но того родила связь, служившая выражением природы, а этого дало обетование, служившее образом благодати. Там указывается на человеческое совокупление, здесь же ставится на вид благодеяние божественное (Кн. 15, Гл. II).

Земной град, который не будет вечным (потому что не будет уже градом, когда будет осужден на вечное наказание), имеет свои

22

блага на земле, которыми и радуется, насколько возможна радость о таких вещах. И так как нет такого блага, которое не делало бы затруднений тем, кто привязан к нему: то и этот град очень часто разделяется сам на себя, вступая в споры, войны, сражения, и добиваясь побед, несущих пред собою смерть или по крайней мере смертных. Ибо, какой бы частью своей он не восстал войною на другую часть, он ищет быть победителем племен, хотя сам находится в плену у пороков. И если он, победив, делается более гордым, победа его несет пред собою смерть; а если, приняв в соображение условия и общую судьбу человеческих дел, он более тревожится возможными в будущем несчастными случайностями, чем превозносится прошлою удачей, то победа его только сама смертна. Ибо он не может, оставаясь постоянно, властвовать вечно над теми, кого мог подчинить себе победой. Тем не менее несправедливо говорят, будто блага, к которым стремится этот град, не суть блага, потому что и сам он в человеческом роде есть нечто лучшее. Он стремится к земному миру для своих земных дел: этого мира он желает достигнуть посредством войн. Ибо, когда он победит и не будет такого, кто оказывал бы сопротивление, тогда настанет мир, которого не имели взаимно враждебные стороны, спорившие под гнетом бедности о тех вещах, которыми не могли владеть вместе. Тяжкие войны стремятся к этому миру, и то, что называется славной победой, достигает его. Когда побеждают те, которые боролись за справедливое, то кто станет сомневаться, что нужно радоваться победе, и что настал желанный мир? Это благо, и несомненно дар Божий. Только если, пренебрегши теми лучшими благами, которые относятся к вышнему Граду, где будет победа, обеспечивающая на веки и притом - высший мир, привязываются более к этим благам, или считая их единственными, или любя их более тех благ, которые признают лучшими: тогда несчастье последует неизбежно, а бывшее прежде увеличится (Кн. 15, Гл. IV).

Я дал обещание писать о начале, распространении и неизбежном конце двух градов, из которых один - град Божий, другой - град настоящего века, где странствует теперь и град Божий, насколько он принадлежит к человеческому роду. Но прежде, насколько мне помогла благодать Христова, я опроверг противников града Божья, которые Создателю его, Христу, предпочитают своих богов и с пагубной для себя злобой ненавидят христиан. Это я сделал в первых десяти книгах. Что же касается того тройственного обещания, о котором я только что упомянул, то начало обоих градов изложено мной в следующих за десятью четырех книгах. Потом в одной книге, которая приходится пятнадцатой книгой настоящего сочинения, говорится об их распространении от первого человека до потопа; и затем, как в истории, так и в нашем сочинении оба града продолжают идти также совместно до Авраама. Но начиная с патриарха Авраама до времени царей Израильских,- на чем мы закончили шестнадцатую книгу,- и от этого времени до пришествия во плоти самого Спасителя, до которого доходит семнадцатая книга, мое сочинение повествует о распространении одного только града Божья, хотя в

23

настоящем веке этот град не жил обособленно, но оба они, как и с начала, всегда вместе, преимущественными с той или другой стороны успехами в роде человеческом, сообщили временам различный характер. Это я сделал для того, чтобы с первого момента, как обетования Божьи начали быть более ясными, и до самого рождения от Девы Того, в Ком должно было исполниться обетованное сначала, судьбы Града Божья, не переплетаясь с противоположными судьбами другого града, обрисовывались отчетливее; хотя до откровения нового завета он ходил не во свете, а в тени. Теперь же считаю нужным сделать то, что опустил: коснусь и судеб другого града со времени Авраама на столько, чтобы читатели сами могли оба их сравнить между собой. (Кн. 18, Гл. I).

24