АРНОЛЬД ТОЙНБИ^*

ХРИСТИАНСКОЕ ПОНИМАНИЕ ИСТОРИИ

В кратком изложении обширнейшего предмета - отношения между христианством и историей - будет, по-видимому, наилучшим сконцентрироваться на трех моментах. Для того чтобы раскрыть специфику отношения христианства к истории, следует начать с рассмотрения сходств и различий между христианством и другими религиями в их отношении к истории. Затем мы могли бы поочередно рассмотреть историю в свете христианства и христианство в свете истории.

Если мы окинем общим взором высшие религии и философии, которые появились вместе с возникновением первых цивилизаций, приблизительно пять-шесть тысячелетий назад, то увидим, что они разделяются на две основные группы - "историческую" и "мифологическую". "Историческая" группа включает философии: платонизм, аристотелизм, стоицизм, эпикуреизм, хинаян-буддизм и конфуцианство, а также религии: иудаизм, зороастризм, христианство и ислам. "Мифологическая" группа включает религии наподобие культа Таммуза и Иштар, Осириса и Исиды, Аттиса и Кибелы, Юпитера Долихенского и Митры, составлявшие определенную конкуренцию христианству в споре за влияние на народы Римской империи. Эта вторая группа включала также религии, такие, как неоплатонизм и махаяна-буддизм, которые представляли собой формы превращенной в религию философии.

Как философии, так и религии, входящие в "историческую" группу, являются "историческими" в двояком смысле. Во-первых, все они обязаны своим существованием определенным основателям, жившим в определенный исторический период, чья жизнь переплеталась

220

с историческими событиями, подлинность которых не вызывает сомнений у критиков, оспаривающих подлинность некоторых их деяний, характеристик и т.д., приписываемых обычно основателям религий и философий их последователями. Во-вторых, понятие "исторические" применительно к философиям и религиям употребляется в том смысле, что их основоположники создали школы или основали церкви, которым суждено было сыграть выдающуюся роль на исторической сцене. В целом эти духовные образования проявили значительно больше жизненной силы, чем цивилизации, в которых они возникли, и явили несравненно большую способность к выживанию, чем те или иные государства и империи. Из десяти названных нами шесть сохранились и по сию пору, и даже самому "младшему" из них - исламу - уже четырнадцать столетий. Хотя эллинистические философские школы прекратили свое существование в 529 г. до н.э. под воздействием христианского Рима, многое из их учений, равно как и из практики, к тому времени уже было инкорпорировано в структуру христианства.

В противоположность этому махаяна-буддизм - единственная из семи "мифологических" религий, не угасшая до сих пор, и факт ее жизнеспособности и исчезновения шести других весьма знаменателен. Разумеется, "мифологические" религии тоже сыграли свою роль в истории, но они не идут ни в какое сравнение с "историческими" религиями и философиями - ни по опоре на авторитет реально существовавшего в истории основателя, ни по значению взаимосвязи между их историей и действительным ходом событий. И это так потому, что они имеют дело главным образом с "вечными" сторонами жизни и существования, которые невозможно поймать в сети паутины истории и которые могут быть высказаны только в мифе, являющемся выражением правды, но правды, как в волшебной сказке, не имеющей исторической реальности.

Пять из перечисленных нами шести угасших ныне "мифологических" религий были связаны с отношением человечества к физическим силам природы, окружавшим жизнь человека на этой планете. Они возникли в то время, когда человечество еще зависело от милостей природы, в ней оно видело божество, которое надо было умилостивить. Но история человечества была историей прогрессивного покорения природы, покорения, сделавшего нас в конце концов ее господами, вырвав из рабского по отношению к ней состояния задолго до современного беспрецедентного ускорения темпов технического прогресса на Западе. Покорение человеком природы сняло с нее ореол божественности, так что нет ничего удивительного, что эти пять форм поклонения природе давным-давно исчезли, если только не были отчасти, подобно эллинистической философии, инкорпорированы в христианство и другие ныне существующие "исторические" религии и философии.

Есть, однако, еще один "вечный" аспект жизни и существования, который человечеству до сих пор не удалось подчинить себе,- это

221

психическая природа человеческой души. В этой области у рода человеческого не было столь значительных достижений в мудрости, добродетели или праведности pari passu^* с накапливающимся и все более ускоренными темпами развивающимся научным знанием или техническим мастерством; и эта постоянно расширяющаяся пропасть между господством человека над внешним миром и нашим постоянным поражением, связанным с проклятием "первородного греха", делает расплату за духовное падение для нас все более и более серьезной. Не то чтобы мужчины и женщины в среднем стали хуже с тех пор, как были успешно изобретены военная колесница, арбалет, порох, атомная бомба,- что действительно происходит, так это то, что эти все более эффективные орудия смерти делают безрассудные и разрушительные человеческие действия все более и более мощными по силе. Тем самым до сих пор еще неуправляемые демонические силы внутреннего духовного мира человека представляют для нас серьезную опасность, а следовательно, и острую проблему. Вот одна из причин, почему махаяна (именно эта форма буддизма), унаследовавшая от буддийской философии хинаяны озабоченность психическим универсумом, до сих пор сохранила смысл и ценность, тогда как разные формы культового почитания солнца, дождя, растений и т.д., бывшие некогда в центре религиозных интересов, исчезли. Другая причина, по крайней мере, с точки зрения христианских исследователей, почему махаяна сегодня представляет собой значительную духовную силу, заключается в том, что путь, по которому она стала развиваться, отпочковавшись от буддийской философии хинаяны, пошел в направлении, сходном с христианством. В то время как в соответствии с философией хинаяны образец мудрого человека - это аскет, который видит спасение в полном подавлении своего "я", приверженец махаяны, подобно Будде Гаутаме, добровольно отсрочивает свое вхождение в бессознательное, бесстрастное, безволевое состояние нирваны не ради собственного спасения, а ради спасения своих братьев, ведя их по пути, который сам преодолел.

Хотя христианство, как и ряд других религий и философий, и по своей внутренней организации, и по своей обращенности в будущее характеризуется как "историческая" религия, оно имеет одну главную черту, общую, по-видимому, с иудаизмом, ответвлением которого оно является, и с исламом - еще одной религией, связанной своим происхождением с иудаизмом. Отличительная черта иудейских религий состоит в том, что смысл существования - саму суть религии - они видят в личной встрече людей с Богом, подобным человеку (а каким же еще он может быть?). Все они сходятся между собой в вере, что эти встречи осуществляются в форме исторических деяний и событий, происходящих в этом мире, или, как сказали бы современные физики, на поверхности этой планеты. Согласно верованиям этих

222

иудейских религий Бог, так же как и человечество, находится за работой в этом мире, хотя мир этот - только часть обширного поля божественной деятельности.

Вера иудейских религий в божественное воплощение в земной истории есть основа того значения, которое придается в их глазах истории. С точки зрения других "исторических" религий и философий история не имеет того абсолютного значения и ценности, какое она должна иметь для любого, кто верит, что она (история) есть одна из избранных Богом сфер деятельности. Конфуцианство, например, хранит историю классического периода китайской цивилизации для тех же утилитарных целей, для которых, скажем, английский адвокат хранит библиотеку судебных отчетов. Его приверженцы видят в истории кладезь прецедентов, которые могут служить в качестве ориентира для нынешней, современной этической и политической практики. Что же касается приверженцев хинаяны и греческих философов, то они никак не могли быть вовлечены в историю путем религиозного почитания исторических основателей соответствующих учений. В их глазах историчность человека, как и его сексуальность, его смертность, а также его подверженность физическим и духовным страданиям были унизительными обстоятельствами простой человеческой жизни, освободиться от которых любой разумный человек стремился бы всеми силами посредством философствования. Для греческих и индийских философов идеал совершенства, от которого была так далека человеческая жизнь, заключался в неизменности, бессмертии и бесстрастности. Все эти качества выступали бы как характеристика божественного, если бы Бог оказался реальностью: в том и заключалась задача философии, чтобы подвести духовную элиту человечества как можно ближе к достижению этого богоподобного состояния. В таком презрительном отказе от унизительной, оскорбительной причастности ко злу, лишенной мудрости человеческой жизни, буддийская философия хинаяны превзошла греческие философии по уровню интеллектуальной ясности, с которой осознавались ею последствия подобных убеждений, а также по нравственному мужеству, с которым она действовала в проведении своих принципов. Буддизм учил, что единственный эффективный путь освобождения от страданий - это освобождение от сознания и воли.

С точки зрения христианства, достижения буддийских философов столь же смехотворны, сколь они смелы и правильны, если исходить из выдвинутых ими же предпосылок, но здесь мы подошли к тому пункту, в котором христианство, как представляется, по крайней мере, в глазах самих христиан, обретает свое уникальное отличие, расходясь даже с родственными ему ' иудейскими религиями, а именно - в отношении к страданию, где иудаизм и ислам гораздо ближе к греческим философиям и философии хинаяны, чем к христианству. Нехристианские иудейские религии рассматривают страдание просто как зло, которому подвержены несчастные божьи твари, от которого, однако, свободен сам Всемогущий Создатель. И хотя ни в одной из этих религий не утверждается,

223

что Бог - это сила, не дополняющаяся Милостью и Состраданием, все-таки ни иудаизм, ни ислам не принимают идеи, что божественная милость и божественное сострадание могли бы подвигнуть Бога ради спасения Его созданий добровольно "лишиться" Своей силы и подвергнуться тому же состраданию, которое претерпевают Его создания. Отличительный смысл, который христианство придало иудейскому пониманию природы Бога и характеру Его отношения к людям, заключается в провозглашении, что Бог есть Любовь, а не только Могущество, и что эта божественная любовь проявляется в особой встрече человека с Богом в форме воплощения и распятия (страстей) Христовых; и что воплощение Бога в Любви более значимо, нежели Его воплощение в своем Могуществе, хотя любовь Бога (что бы ни говорил Маркион) вовсе не совместима с Его всемогуществом, ибо бесконечность Его могущества - единственное, чем можно измерить глубину Его любви. Нетрудно видеть, что центральный догмат, его специфика делают христианство исторической религией par excellence^* (как бы решительно ни оспаривало этот тезис конфуцианство), ибо этот основной догмат ("камень преткновения для евреев, для греков же просто глупость") утверждает, что основатель христианской церкви есть Бог, воплотившийся в человеке. А воплощение и есть встреча Бога со всеми людьми, в которой Бог не вмешивается de haut en bas^**, наподобие deus ex mashina^***, который появляется (букв.: спускается), чтобы привести действие к denouement^**** в конце греческой драмы, остающейся равнодушной к человеческой трагедии dramatis personal^*****. В этом воплощении, по христианской вере, Бог раскрывает Свою природу через Богоявление, в котором Он "унизил" Себя, став одним из людей в их человеческой трагедии и добровольно приняв на Себя страдания за грехи людей, физическую боль предсмертных мук и глубокую духовную скорбь, видя, как видит умирающий человек, конец Своей неудавшейся миссии на Земле, как это должно было представиться Его человеческому уму как уму человека.

Какой же представляется история в свете этого основного христианского верования? Прежде всего, мир, который был не

224

только сотворен Богом, но явился также ареной страданий Бога как человека, действующего на подмостках истории, должен быть составной частью Царства Божьего. И он не может быть просто неудачным экспериментом творения, который Творец безжалостно разрушил, признав его неудачным. A fortiori^* он не может быть ни царством хаоса, ни изначальной тьмой за пределами божественного волеизъявления. Если бы этот мир не был составной и любимой частью Царства Бога, то Бог не спас бы его ценой, которую Он заплатил, как верят христиане, из любви к нему. Необходимость спасения мира была очевидна до проповеди Евангелия: грекам не надо было ждать христианства, чтобы узнать об этом. Новое верование, явленное в христианстве, а для греческих умов считавшееся бессмыслицей, заключалось в том, что мир действительно можно спасти и что Бог спасает его через воплощение и страдания Христа. Мир как арена этого божественного события был явно полем сражения между Добром и Злом, как еще прежде сказал об этом древнеиранский пророк Заратустра; однако если христианство принимать за истину, то этот мир должен быть полем сражения, находящимся в самом Царстве Божьем в качестве некой области, хотя и духовно несовершенной и погрязшей в грехе, но равноценной, как и все другие области, недоступные для людей в этой земной жизни, в которых верховная власть Бога пребывает неизменной. Акт инкарнации (воплощения) должен служить гарантией ценности этого мира для Бога, а соответственно и гарантией того, что трагедия человеческой жизни на Земле также имеет ценность и для самих людей.

Если боговоплощение служит свидетельством тому, что этот мир имеет внутреннюю и абсолютную ценность как арена страдания, в котором Бог показал Свою любовь к Своим созданиям, то одновременно оно является и событием, не только придавшим истории смысл, но и указавшим цель и направление. Это преобразование истории посредством воплощения полностью изменило наше понимание жизни, поскольку освободило нас от власти циклических ритмов, осуществляющихся во Вселенной, с которыми мы сталкиваемся в нашем жизненном опыте.

Существуют, разумеется, уровни существования, применительно к которым эти вселенские циклические ритмы кажутся благотворными и восстановительными. С тех пор как человечество стало осознавать себя, мы всегда жили в уверенности, что день следует за ночью, весна за зимой и что каждый новый год принесет нам новый урожай и новых ягнят. Но наша радость от рождения нового поколения умеряется нашей печалью, вызываемой смертью старших, предшествующих поколений, и эта печаль еще более усугубляется нашим замешательством от несоответствия между краткостью человеческой жизни и обладаемым нами даром разума и воли, возможности которых простираются далеко за пределы

225

наших физических возможностей. Страх этого трагического несоответствия увеличивается, когда мы сталкиваемся с той истиной, что смерть - это удел не только каждого живущего, что надличностные образования - достижения коллективных усилий человечества, как то: искусства, науки, государства, цивилизации, церкви, долговечность которых по сравнению с краткостью жизни их создателей кажется почти богоподобной,-тоже в конечном итоге, раньше или позже, должны разделить судьбу своих творцов. В такой перспективе жизнь поистине представляется ничего не значащей историей, а когда мы направляем свой телескоп на звездную Вселенную, то при виде космических круговоротов, необъятность которых делает их бесстрастные повторы еще более бессмысленными, мы испытываем тот же священный трепет, в котором признавался Паскаль. Когда мы думаем о бесконечных рядах бесконечных туманностей, их от века длящемся превращении из первоначального газообразного состояния в звездные скопления, когда мы вглядываемся с ограниченного пространства нашей планеты с помощью техники, разрабатываемой наукой, благодаря которой космос стал открываться человеческому разуму, в эти огромные сгустки Вселенной, то мы ощущаем, что у человека мало надежды на их покорение, что он почти вынужден вернуться к донаучной стадии персонифицирования этих космических сил как враждебных человеку. На таком астрономическом уровне циклические ритмы Вселенной предстают как ужасающие и отталкивающие. Антропоцентристский взгляд на Вселенную, который мы ошибочно разделяли из-за нашей земной техники, здесь резко опровергается наукой (побочным продуктом которой и является наша техника). Боговоплощение освобождает нас от этих чуждых и демонических сил, убеждая, что благодаря страданиям и смерти Бога на этой бесконечно малой песчинке (мироздания) вся физическая Вселенная теоцентрична, ибо если Бог есть Любовь, то человек может чувствовать себя везде, где действует власть Бога, как у себя дома.

Кроме того, и это, пожалуй, самый яркий свет, каким осветило историю христианство, страдания Христа придали смысл и человеческим страданиям, примиряя нас с трагичностью нашей земной жизни, ибо внушают нам, что эта трагичность - не бессмысленное и бесцельное зло, как то утверждалось Буддой и Эпикуром, и не неотвратимое наказание за глубоко укоренившийся грех, как то объясняется нехристианскими школами иудейской теологии. Свет страстей Христовых открыл нам, что страдание необходимо постольку, поскольку оно есть необходимое средство спасения и созидания в условиях временной и краткой жизни на Земле. Само по себе страдание ни зло, ни добро, ни бессмысленно, ни осмысленно. Оно есть путь, ведущий к смерти, а его цель - дать человеку возможность участвовать в работе Христовой, реализуя тем самым возможность стать сынами Божьими, братьями во Христе.

Если христианство проливает свет на историю, то какой свет проливает история на христианство? Последнее стало значительно

226

понятнее лишь недавно, благодаря двум достижениям нашего исторического знания. Прежде всего современный процесс объединения всего обитаемого мира путем "уничтожения дистанций" посредством современной западной техники сделал возможным впервые в истории соединить воедино все разрозненные исторические факты. Во-вторых, последние открытия в археологии восстановили чуть было не утраченные страницы истории, тогда как геология и космология обратили нас к прошлому, к временам, предшествовавшим зарождению цивилизации, история жизни на Земле - к временам до возникновения человека, история планеты - к временам до зарождения жизни, а история физического космоса - к временам до возникновения нашей планеты, Солнечной системы и нашей Галактики. Более того, эта новая широкая панорама прошлого была сопоставлена с не менее широкой перспективой будущего.

В этой перспективе начинает казаться, что и христианство, и другие великие религии (ибо в таком гигантском временном масштабе все они, в сущности, совпадают по возрасту) пришли в мир буквально на днях. Даже если сопоставить точный возраст великих религий не только с христианством, но и с возрастом древнейших религий, к примеру, культом Таммуза и Иштар, Осириса и Исиды, которые существовали с третьего тысячелетия до н.э., то мы увидим, что все высшие религии возникли только вчера по сравнению даже с цивилизациями, не говоря уже о первобытной древности человека и даже еще более длительном времени, предшествовавшем его появлению. Это - переворот в том видении истории, во власти которого мы находились с самого зарождения современной западной науки. Так во тьме, предшествующей рассвету, немногим больше, чем три столетия назад, архиепископ Ушер, тщательно исследуя, сопоставляя и принимая за чистую монету, как истину откровения, хронологические даты в Библии, исчислил, что мир должен был быть сотворен в 4004 году до н.э. Революция, вызванная последующим научным опровержением данных Ушера в пользу величины совершенно иного порядка, была не просто революционным пересмотром хронологического вычисления. Это был переворот в нашем понимании идеи исторического отношения между началом христианской эры и нашей собственной эпохой. Во времена Вольтера, до развития теологии, христианство было уязвимо для, казалось, очевидной и разрушительной критики, указывавшей на то, что к тому времени христианство уже существовало добрых две тысячи лет. Впрочем, это не вносило заметных изменений в общий климат нравственной и духовной жизни в издавна существовавших номинально христианских странах. Прогресс науки выставил в смешном свете всю эту так называемую "научную критику" христианства, показав, что временной масштаб, на котором основывалась ее аргументация, был чистым вымыслом, совершенно ничему не соответствующим. Эти не верящие в откровение люди, в сущности, совершенно неумышленно опирались на хронологию, которая была вычислена

227

на основе библейских данных, как бы разделяя посылку христианской веры о боговдохновенности Священного Писания. Согласно хронологии архиепископа Ашера, промежуток между началом христианской эры и, скажем, 1751 годом составляет более чем 34,364 процента ко всей продолжительности времени, прошедшего с начала мира по библейским расчетам. Тогда, если употреблять этот временной масштаб, первый 1751 год христианской эры можно было бы вполне справедливо считать как достаточно продолжительный срок для христианства, чтобы произвести едва заметное влияние. Но с точки зрения нашего поствольтерианского научного масштаба, первый период в 1951 год христианской эры должен рассматриваться как настолько бесконечно краткий миг, что было бы трудно сделать столь ничтожный интервал видимым на космической временной карте, если бы мы, не желая ее делать слишком большой, привели к масштабу, соразмерному обычному, нормальному человеку.

Если бы могли встать на позицию историка, составляющего выборочную хронологию главных исторических событий периода, отстоящего, скажем, на миллионы лет от 1951 года, то мы могли бы сегодня рискнуть выдвинуть предположение, что наш будущий преемник также попытался бы указать христианство в своей таблице. Но если бы мы могли воспользоваться машиной времени Г.Уэллса и взглянуть, так сказать, из-за плеча нашего воображаемого будущего хронолога, мы поразились бы, узнав, что следующей после рождения Иисуса Христа в 4 году до н.э. записью в его таблице было бы некое событие в, предположим, одиннадцатом или двенадцатом тысячелетии христианской эры, которое в нашем, 1951 году кажется где-то далеко за пределами нашего хронологического горизонта. С точки зрения этой гипотетической, но рационально вполне заслуживающей доверия воображаемой будущей временной шкалы, промежуток времени между нашими днями и датой жизни Христа и его пастырства на Земле будет почти незаметен - чуть больше нуля. Если мы привыкнем оперировать таким масштабом, мы будем рассматривать инкарнацию (воплощение) не как событие, имевшее место в недавнем прошлом, а как совершающееся "прямо сейчас" (употребляя подходящую в этом случае старую американскую идиому).

Как только мы усвоим идею, что возникновение христианства и других высших религий - не древняя история, а современная и поистине нынешняя,- мы сможем спросить, может ли история поведать нам, почему все представители этой группы религий выбрали именно означенный космический миг для их, в сущности, одновременного первого появления. Это исторически малое время, миг, заключенный, как мы видели, между третьим тысячелетием до н.э.- временем возникновения культов Таммуза и Иштар, Осириса и Исиды - и седьмым веком н.э.- временем возникновения ислама. По космическим масштабам эти три тысячелетия равны не более чем мгновению ока. Почему же (говоря старомодным религиозным языком) Бог избрал именно этот момент в истории,

228

чтобы озарить и просветить человечество духовным светом? На этот вопрос история может дать ответ, если мы воспользуемся в качестве ключа христианской интуицией в интерпретации дохристианского греческого поэта Эсхила, говорившего, что на уровне нашего духовного опыта (в противоположность нашей науке и технике) "знание приобретается через страдание".

С помощью этого эсхиловского ключа мы сможем увидеть, что каждая из философий и высших религий пришла в мир в то время и в том месте, когда и где бесконечные муки и страдания народа еще более усиливались горестным испытанием переживания упадка и гибели земной цивилизации. Культ Таммуза и Иштар возник на обломках шумерской цивилизации; культ Осириса и Исиды - на обломках египетской цивилизации; буддийская философия - на обломках индийской цивилизации; иудаизм и зороастризм - на обломках вавилонской и сирийской цивилизаций; греческие философии, митраизм и христианство - на обломках древнегреческой цивилизации. А если бы мы и дальше продолжали вникать во все исторические детали, для чего здесь, однако, нет места, то обнаружили бы, что обстоятельства, вызвавшие на свет философию махаяны и ислам, были такими же.

Коль скоро мы отметили факт, что падение цивилизаций послужило основанием, причиной возникновения высших религий, то нетрудно найти и психологическое объяснение этому факту. Эти обстоятельства дают благоприятную возможность духовной правде получить доступ к разуму человека, божественным заповедям и поучениям овладеть сердцем человека, потому что в эти особо трагические периоды истории сердца и умы открыты для приятия в них Духа Святого, благодаря их горькому разочарованию крушением, гибелью земных институтов, внушавших прежде впечатление незыблемости, долговечности и нравственного величия, побуждавших их создателей и служителей питать к ним доверие и посвящать свои жизни служению им. Такое разочарование в этом мире, рожденное страданиями, само по себе, разумеется, не более чем негативное предварительное условие для приятия божественной милости. Такая возможность может либо остаться бесплодной, либо породить то, что в глазах христиан, является "плодом Мертвого моря" в форме философии, которая извлекает из страдания лишь тот урок, что от страдания следует освободиться даже ценой постепенной утраты собственной воли и сознания. Однако разочарование суетностью, тщетой этого мира внушает другим страдающим душам отозваться на призыв исполнить жизнь, и исполнить ее наиболее полным образом, посвятив свое сокровище Царству Божьему, которое осуществляется "на земле, как и на небе" (Мф.: 12, 15).

Если история пролила определенный свет на возникновение христианства, то не прольет ли она также свет на будущее, открыв перспективу неизмеримо более длительную, чем историческая ретроспектива?

229

Предположения современной науки о чрезвычайно долгой будущей жизни людей и их институтов на Земле, конечно же, входят в резкое противоречие с ожиданиями первых христиан, а также с верой, на которой основывались эти ожидания. Начальная христианская церковь поддерживала веру (унаследованную архиепископом Ушером), что мир существовал не более нескольких тысячелетий, и вот на основе этой веры она взлелеяла ожидание и надежду, в которых, уже ко времени Ушера, разочаровались вследствие церковной практики, хотя церковь ни тогда, ни теперь явным образом не отвергала первоначальные христианские взгляды на будущее. Члены первоначальной церкви рассматривали Христово пришествие как знак того, что их поколение родилось в конце времени, и они жили в надежде и ожидании, что второе пришествие Христа столь близко, что некоторые из них увидят его. Но время шло, и церковь, не отрекаясь от учения, что конец мира на Землю может прийти в любой момент, стала действовать так, как если бы она готовилась к затяжной борьбе. Действием, обозначавшим эту негласную переориентацию церковного временного горизонта на более отдаленное будущее, стало дальновидное возведение регулярных учреждений христианства. Мы уже заметили мимоходом, что из всех человеческих учреждений церковные до сих пор оставались наиболее способными к длительному существованию, так что исследователь какого-либо из существующих в двадцатом веке учреждений, вероятно, выделит Римскую католическую церковь как корпоративную организацию, которая обычно наиболее дальновидна в своей политике. По сравнению с Ватиканом, вероятно, сказал бы наш наблюдатель, современные органы государственного управления, фирмы, профсоюзы, академии и лаборатории существуют как бы без уверенности в своем будущем. Иными словами, христианская церковь действовала на основе неявного предположения, что у человечества впереди еще чрезвычайно много времени - и прошло семнадцать веков, прежде чем это предположение получило imprimatur (официальное подтверждение) со стороны современной западной науки.

Наука объявила, что сохранение жизни на этой планете физически возможно в течение миллионов лет. Но, подобно христианской церкви, эта постхристианская наука предпринимает действия, которые противоречат ее собственным ожиданиям и надеждам, ибо наука создает технику, а техника дает в руки человеку средства (если наука не заблуждается относительно некоторых своих недавних деклараций) уничтожения жизни на Земле столь скоро, столь повсеместно и столь неумолимо, как, согласно старой христианской легенде, ожидалось это по воле Бога, который даст знамение - и прозвучит последний трубный глас.

Однако существует одно решительное отличие традиционного христианского ожидания от новейших научных расчетов, хотя в этом пункте наука производит более христианское впечатление, чем даже Апокалипсис. Ибо тогда как, согласно Апокалипсису, будущая гибель мира, жизни и времени есть акт Бога и человек здесь не

230

властен, наука заявляет, что эта непоправимая физическая катастрофа наступит (если наступит) в результате бессмысленной, безответственной и самоубийственной деятельности людей. Утверждая, что возмездием за грех будет смерть, голос науки звучит как подлинно христианский, но если бы опять было выслушано христианство, поистине было бы сказано больше того. Христианство идет дальше и утверждает еще более потрясающую истину, состоящую в том, что человек по природе своей склонен выбрать смерть, а не жизнь, выбирая зло вместо добра, коль скоро сердце человеческое следует своим собственным злым помыслам. Но последнее слово христианства заключается в том, что, несмотря ни ни что, человечеству был дан шанс спасения от заслуженной кары за свои греховные поступки через способность, благодаря страданиям Христовым, искать спасения, молясь о Божьем милосердии.

231